Неточные совпадения
— Я сама, — говорила Наталья Савишна, — признаюсь, задремала
на кресле, и чулок вывалился у меня из рук. Только слышу я сквозь сон — часу этак в первом, — что она как будто разговаривает; я открыла глаза,
смотрю: она, моя голубушка, сидит
на постели, сложила вот этак ручки, а слезы в три
ручья так и текут. «Так все кончено?» — только она и сказала и закрыла лицо руками. Я вскочила, стала спрашивать: «Что с вами?»
Путешествие по тайге всегда довольно однообразно. Сегодня — лес, завтра — лес, послезавтра — опять лес.
Ручьи, которые приходится переходить вброд, заросшие кустами, заваленные камнями, с чистой прозрачной водой, сухостой, валежник, покрытый мхом, папоротники удивительно похожи друг
на друга. Вследствие того что деревья постоянно приходится видеть близко перед собой, глаз утомляется и ищет простора. Чувствуется какая-то неловкость в зрении, является непреодолимое желание
смотреть вдаль.
Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум воды в
ручье, и вдруг все кругом наполнилось песнями и веселым смехом. Китайцы вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели
на корточки и молча стали
смотреть на людей, так неожиданно пришедших и нарушивших их покой. Мало-помалу песни стрелков начали затихать. Казаки и стрелки последний раз напились чаю и стали устраиваться
на ночь.
Лоб его странно светился; брови высоко поднялись; косые глаза пристально
смотрели в черный потолок; темные губы, вздрагивая, выпускали розовые пузыри; из углов губ, по щекам,
на шею и
на пол стекала кровь; она текла густыми
ручьями из-под спины.
Когда Микрюков отправился в свою половину, где спали его жена и дети, я вышел
на улицу. Была очень тихая, звездная ночь. Стучал сторож, где-то вблизи журчал
ручей. Я долго стоял и
смотрел то
на небо, то
на избы, и мне казалось каким-то чудом, что я нахожусь за десять тысяч верст от дому, где-то в Палеве, в этом конце света, где не помнят дней недели, да и едва ли нужно помнить, так как здесь решительно всё равно — среда сегодня или четверг…
Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я любил
смотреть издали
на иконостас — он точно плавится в огнях свеч, стекая густо-золотыми
ручьями на серый каменный пол амвона; тихонько шевелятся темные фигуры икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчелы, а головы женщин и девушек похожи
на цветы.
Сизые камни
смотрят из виноградников, в густых облаках зелени прячутся белые дома, сверкают
на солнце стекла окон, и уже заметны глазу яркие пятна;
на самом берегу приютился среди скал маленький дом, фасад его обращен к морю и весь завешен тяжелою массою ярко-лиловых цветов, а выше, с камней террасы, густыми
ручьями льется красная герань.
Хорош он также, когда
смотрит на цветы, — лиловыми
ручьями льются по стене глицинии, а перед ними этот мальчик вытянулся струною, будто вслушиваясь в тихий трепет шёлковых лепестков под дыханием морского ветра.
У него в голове шумело, точно там
ручьи текли. Неподвижно, сцепивши крепко пальцы рук, он стоял за прилавком и
смотрел на неё так, точно в ней одной видел всё зло, всю тяжесть своей жизни.
Минуло два, три года… прошло шесть лет, семь лет… Жизнь уходила, утекала… а я только глядела, как утекала она. Так, бывало, в детстве, устроишь
на берегу
ручья из песку сажалку, и плотину выведешь, и всячески стараешься, чтобы вода не просочилась, не прорвалась… Но вот она прорвалась наконец, и бросишь ты все свои хлопоты, и весело тебе станет
смотреть, как все накопленное тобою убегает до капли…
Подходят снизу люди; лица их покрыты пылью,
ручьи пота текут по щекам; дышат тяжко,
смотрят странно, как бы не видя ничего, и толкаются, пошатываясь
на ногах. Жалко их, жалко силу веры, распылённую в воздухе.
Юлия. Нет, тетенька, я в народе не люблю: я издали
смотрела; в другом приделе стояла. И какой случай! Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят, уставилась
на жениха-то, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три
ручья так и полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить, да увести поскорее. И сама-то плачу.
— А
на дворе дождь… Так и хлыщет, пылит,
ручьи пошли. Мы эту погоду клянем в поле, а им самое подходящее дело. Темно. Дождь по крыше гремит, часовой в будку убрался да, видно, задремал. Окна без решеток. Выкинули они во двор свои узелки,
посмотрели: никто не увидал. Полезли и сами… Шли всю ночь.
На заре вышли к реке, куда им было сказано,
смотрят, а там — никого!
Мужики неподвижны, точно комья земли; головы подняты кверху, невесёлые глаза
смотрят в лицо Егора, молча двигаются сухие губы, как бы творя неслышно молитву, иные сжались, обняв ноги руками и выгнув спины, человека два-три устало раскинулись
на дне иссохшего
ручья и
смотрят в небо, слушая Егорову речь. Неподвижность и молчание связывают человечьи тела в одну силу с немою землею, в одну груду родящего жизнь вещества.
Маленькая бурая лягушка бултыхнулась из осоки в
ручей и прижалась ко дну. Я видел ее сквозь струисто-прозрачную воду. Она полежала, прижавшись, потом завозилась, ухватилась переднею лапкою за стебель и высунула нос из воды. Я неподвижно стоял. Неподвижна была и лягушка. Выпуклыми шариками глаз над вдавленным черепом она молча и пристально
смотрела, всего меня захватывая в свой взгляд. Я
смотрел на нее.
Из-под ворот текли
на улицу зловонные
ручьи. Все накопившиеся за зиму запахи оттаяли и мутным туманом стояли в воздухе. В гнилых испарениях улицы, около белой, облупившейся стены женского монастыря, сидел в грязи лохматый нищий и
смотрел исподлобья. Черная монашенка смиренно кланялась.